Сегодня она хотела умереть, но всё переменилось в считанные секунды, когда Сальери отказался при любых обстоятельствах покинуть её дом. В последние месяцы ничто не могло заставить маркизу забыть о болезни и приближающейся кончине, но сейчас, когда он с такой страстью целовал её, когда прижимал к себе, женщина думала только о нём одном. Однако, дыхание закончилось быстро и Симона была вынуждена отстраниться. Наверное, он прекрасно чувствовал, как она горит, но почему откровенно не хотел замечать этого? Она бессильно положила голову на плечо композитора, нежно поглаживая его по волосам. Слабость такая, словно она весь день провела в седле, накатила очень быстро, Д'Арко даже не успела заметить этого. - Я должна сказать кое-что... Несколько лет назад... У меня было помешательство, и я перестала принимать свои... Лекарства. Я была беременна. От Вас, Сальери. А потом я... Избавилась от ребёнка. - маркиза сжалась, боясь его реакции. Наверное, это нужно было говорить не ему, не перекладывать на его плечи этот груз, терзающий женщину вот уже несколько лет. Исповедь? Как бы она не закончилась уходом мужчины, который единственный остался с ней в эту волшебную ночь. Он уйдёт, он бросит её, возненавидит. Симона понимала, что и этот аборт отчасти стал причиной её теперешнего состояния. В её красивой головке вновь возникли мысли о смерти. Если он уйдёт, уже ничего не будет держать её в этом мире. Обидно лишь из-за того, что она будет похоронена не в фамильном склепе, а где-нибудь в лесу.

Симона склонила голову, то ли боясь взглянуть в его глаза, то ли просто не в состоянии сидеть прямо из-за температуры и головной боли. Да, голова болела очень сильно, лишая всякой ориентации в пространстве, но женщина уже привыкла к такому состоянию. Зачастую оно наступало как раз ближе к ночи, забирая сон и покой. Нет, маркиза не страдала от сильного жара, но именно это состояние было самым худшим. От безвыходности из глаз маркизы потекли слёзы. Ну что она скажет ему теперь? Вопросы, слишком много вопросов, на которые Д'Арко сама с трудом могла дать ответы. Ответить, что она жалеет об этом, бесконечно жалеет? Прозвучит это как пустой звук в сравнении с тем, что чувствует женщина в действительности. - Я не знаю... Не знаю... Это было ни к чему. Скажи я об этом, я бы всё испортила. У Вас есть жена, есть дети... - окончательно высвободившись из объятий композитора, маркиза встала, опираясь на столик и делая ещё парочку глотков вина. Она выглядела пьяной, очень пьяной, но на самом же деле была просто очень слаба, несмотря на то, что алкоголь в действительности действовал на неё сильнее, чем прежде. - Мне не следовало говорить об этом... Я вновь всё испортила. - взгляд Симоны упал на колокольчик, звон которого охватил гостиную в следующую секунду. Прибежала служанка, которой было велено всё убрать и принести целый бокал. Маркиза так и осталась стоять, не решаясь вернуться на место, уготовленное Сальери для неё всего несколько минут назад.

Разве могло в этот день всё быть лучше, чем сейчас? Только если бы Симона чувствовала себя чуть лучше. Да, у неё был жар, но недостаточный для того, чтобы выпить что-то жаропонижающее, потому что тогда температура сильно упадёт и будет только хуже. Буквально повиснув на композиторе, женщина прикрыла глаза, тяжело дыша. - Мы не могли быть вместе, ни при каких обстоятельствах. Вы, мужчины, такие безответственные! Нельзя всегда делать то, что хочется, когда есть семья. Вы лукавите, Сальери, когда бьёте себя в грудь и заявляете, будто смогли бы бросить всё ради женщины с такой репутацией, как у меня. Не прошло бы и дня, как общество обвинило бы Вас в глупости и легкомыслии. Высший свет Вены величали бы Вас очередной моей марионеткой. Пусть, это было бы не так, но Ваша служба при дворе встала оказалась бы под большим вопросом, особенно если взять во внимание взгляды, что имеет на меня император с тех пор, как я начала выходить в свет. Посему, я хочу предостеречь Вас - впредь, прежде чем сказать что-либо, подумайте. - маркиза была раздражена, и даже сильная слабость не мешала ей повышать голос и, то и дело, сопровождать свою речь резкими жестами. В этом Д'Арко совсем не изменилась. Да и разве может время так сильно изменить человека? Безусловно, глупо отрицать, что события не проходят мимо нас, оставляя отпечаток на нашей сущности, но если ты имеешь твёрдый стержень, если некоторые привычки, манеры так крепко засели в тебе, может ли даже самая страшная болезнь изменить тебя в корне? Расцепив руки композитора, женщина повернулась к нему лицом, вздохнув и сразу же смягчившись. - Простите меня. Сегодня ведь рождество. Мы не должны ругаться. Прилечь? Лучше воды, просто воды. И... Где мой веер? У меня вообще был веер? Я так не хочу звать кого-то из слуг. Я понимаю, что все они взволнованы, но с каждым новым днём я нахожу всё больше того, что хочу скрыть от них. - маркиза выпрямилась, решив взять себя в руки и быть более сдержанной. Да, она безумно любила этого человека, но у него была семья, а это значило, что даже сейчас не время перегибать палку. - Я распоряжусь, чтобы для Вас приготовили спальню, если Вам угодно.

Женщина устало прикрыла глаза, дотрагиваясь своих висков и пытаясь сосредоточиться. Сердце болезненно сжималось. Опустившись в кресло, но сохраняя осанку, маркиза положила руки на колено, сцепив их в замочек, и тем самым принимая привычное для себя положение. С этим, надо сказать, у неё были проблемы. Быть естественной, быть самой собой. С одной стороны, скрывать свои переживания, свою боль было правильно и справедливо по отношению к окружающим, но с другой - это полностью противоречило её философии, сложившейся за долгие годы. Симона, пожалуй, была одной из немногих в светском обществе, кто не носил маски. Всегда прямолинейная, непосредственная совсем по-детски, беспечная. Где она теперь? И больше не хочется смеяться, отпускать шуточки, делать непристойные намёки, тем самым вгоняя мужчин в краску. Не хочется больше не играть, но играться. Казалось бы, ничто не изменилось, и светское общество, её собственный "оркестр", всё так же продолжает игру, но невидимая палочка дирижера в бессилии опускается. Её время скоро придёт - она знает это. Д'Арко как бы невзначай положила руку на десертный нож, лежащий на столике, но быстро отдёрнула её, когда композитор вновь появился в комнате. Серебряный прибор со звоном упал на пол. Голубые, как лёд, глаза вспыхнули испугом, и женщине пришлось отвести взгляд. - Вы снова курили. - с грустной улыбкой заметила она, взяв бокал с водой из рук Сальери. Симона всегда восхищалась его руками, восхитительными тонкими пальцами, которые с лёгкостью порхают по клавишами рояля так же, как по коже любовницы. - Жаль. Я хотела поцеловать Вас. Теперь придётся подождать. - усмешка, пара глотков воды. Ей лучше. Или это только кажется? Так или иначе, это лучший вечер за последние месяцы. - Скоро полночь. Не хотите загадать желание? Ко всему прочему, у нас совсем не весело. Где музыка? Где танцы? Поиграйте мне, маэстро. Я призываю Вас к этому. Можно делать всё, что угодно. Скоро мы останемся совсем одни во всём особняке. Слуги разойдутся по домам. Давайте же будем детьми! Побегаем по этажам, разобьем дорогую вазу, залезем на чердак!

Антонио заговорил о семье, заставляя женщину опустить глаза и задержать дыхание в попытке подавить комок рыданий, подступивший к горлу. Но нет, ей нельзя было задерживать дыхание - она начинала задыхаться, поэтому, вынужденная сделать глубокий вдох, Симона заплакала. Это не были рыдания, всхлипывания или что-то в этом роде. Её глаза, словно две чаши, переполнялись слезами, и, когда места уже не оставалось, влажные дорожки скатывались по щекам, перевалив "через край". Как же часто она жалела себя, проклиная судьбу и весь мир. Уже ничего не было важно для маркизы, эгоизм взял над ней верх, однако сейчас к ней словно пришло прозрение. Дети, ЕГО дети умирали один за другим. Невинные, ещё совсем не успевшие познать жизнь. - Право слово, Вам лучше уйти. Я не могу задерживать Вас, когда несчастное дитя ждёт, тем более в канун Рождества. Будь я на Вашем месте, я никогда не выбрала бы себя! Никогда! Поэтому уходите. Хотя постойте... - маркиза медленно поднялась, утирая платочком слёзы, и подошла к небольшому столику, стоящему в углу. Взяв оттуда богато украшенную фарфоровую шкатулку и крохотный золотой ключик. - Возьмите. Справедливый обмен на Ваше время, бессмысленно потраченное на меня до этой секунды, и эту милую безделушку. Передайте это ей. Мелодия там довольно незатейливая, но... Весьма приятная. - опустив шкатулку на его колени, женщина гордо выпрямилась, глядя на композитора сверху вниз, словно настаивая на том, чтобы он ушёл. Она ни за что не отпустила его к жене, не отпустила бы к другим женщинам, с которыми Сальери делил ложе, но дитя, дитя, которого у неё никогда не было и уже не будет... - Вам пора ид... - она закашлялась, касаясь губ белоснежным платком. Багровый. - Идите же!

Женщина прижалась к спинке дивана, тяжело дыша, но не потому, что ей было трудно сидеть - ей хотелось отстраниться от Сальери, заставить его наконец покинуть этот дом и хоть раз в своей жизни поступить правильно. Расправив плечи, маркиза приобрела горделивый вид, высокомерно и сдержанно взглянув на композитора сверху вниз. - Я чувствую себя довольно сносно. - холодно произнесла она. Это была правда. В сравнении с тем, что Симоне приходилось переживать порой по ночам, это было состоянием, которое можно было стерпеть. Стерпеть нельзя было того, что творилось в её душе, когда он вот так, с жалостью и переживанием смотрел на неё. Нет, это был не тот взгляд, который Д'Арко привыкла встречать. Болезненно скривившись, она отвернулась. - Уходите, Сальери. Я не позволю Вам находиться здесь. Это Выше моих сил - дать Вам наблюдать за тем... - Симона перевела дух, прикрывая глаза, чтобы держать себя в руках. Она знала, что, стоит ей взглянуть на него, как слёзы покатятся из глаз. Нельзя быть слабой, не сейчас. - Как я умираю. - эти слова давались женщине с большим трудом. Мужчина был необходим ей, как воздух, но самолюбие не позволяло маркизе оставить его подле себя, заставить наблюдать, как она чахнет, угасает, слабеет, тает, как свечка. - Вы не увидите моей агонии. Я слишком люблю Вас, чтобы допустить это. А Вы? Вы любите меня? Тогда Вам лучше уйти. - Д'Арко встала из кресла, но тут же опустилась на пол рядом с композитором, робко, осторожно дотрагиваясь его щеки тоненькими пальчиками.

Симона хищно улыбнулась в своей манере, вспоминая те сладкие деньки, которые теперь казались невероятно абсурдными. Как они ссорились, мирились, лили слёзы, улыбались, и в доли секунд, в короткие мгновения были счастливы. Вдвоём. Всю свою жизнь маркиза горела слишком ярко, и, должно быть, именно поэтому начала угасать так рано. Жить, не отказывая себе ни в чём, пробовать всё, что только взбредёт в голову, блистать и сделать всё, чтобы люди не остались равнодушными. Женщина охотнее предпочла бы ненависть, ибо нет ничего страшнее равнодушия. Кто равнодушен, тот непобедим. - Хорошо, останьтесь. - смягчившись, ответила она, мысленно добавив - Но только сегодня. Надеюсь, что это наша последняя встреча.
Его пальцы прикоснулись к её руке, и на Д'Арко нахлынула новая волна воспоминаний. Его пальцы всегда были такими же холодными, как сейчас, вне зависимости от того, было ему холодно или же напротив. Её же руки всегда были тёплыми, и оттого от неожиданного контраста каждый раз по коже разбегались мурашки. С другой стороны, возможно в этот раз они были вызваны ещё и поцелуем. Этот поцелуй был похож на мороженое - он не обжигал огнём и медленно таял, даря ни с чем не сравнимое наслаждение. Однако, этого страстной натуре Симоны было мало. - Есть риск умереть вместе со мной. - выпалила она, пылко целуя маэстро, обвивая руками его шею, желая лишь одного. Слишком странные желания для человека, которому осталось жить совсем чуть-чуть, но маркиза была не из тех, кто в силу обстоятельств изменял самому себе.

Люди, которым жить осталось всего ничего, узнав об этом, стараются посвятить себя религии или чему-нибудь ещё, чтобы искупить грехи, нажитые за все эти годы. Нет, не надежда умирает последней, а вера, потому что веру невозможно отнять. Однако, как быть, если веры не было и нет, если внутри пустота, как заполнить её, что сделать, чтобы последние твои дни на этой земле были проведены с максимальной пользой?
Всё неправильно. С самого начала вечера всё было неправильно. Возможно, ей не следовало идти на этот бал. Возможно, не упади она в обморок, и Сальери не обратил бы на неё ни малейшего внимания. Быть может, будь она чуточку строже и консервативнее, не согласилась бы с предложением композитора сопровождать её, и на предложение уйти, если ей это неприятно, дала бы утвердительный ответ. Ах! Ах, если бы она не поцеловала его, пробуждая старую страсть. Не поцеловала бы, если бы не сходила с ума от любви. Всё неправильно. Всё не так.
Муки совести, которые испытывала маркиза в этот миг нельзя было сравнить ни с чем. Мысли о его жене, о детях, которые ждут дома, ни о чём не подозревая, эхом отдавались в голове. Но её желание, соблазн перед запретным плодом были сильнее. Нежные изящные ручки изучали его лицо, пытаясь запомнить каждую деталь, несмотря на то, что Д'Арко итак знала его черты наизусть, благо, в прошлом имея возможность не раз к ним прикоснуться. То и дело задевая щетину, Симона вздрагивала, чувствуя, как мурашки волнами бегут по её телу. Многие дамы морщат носик, не желая даже ручку подавать, если лицу мужчины свойственна некоторая колючесть, и, Боже упаси, если есть какая-нибудь маленькая бородка. Её же это возбуждало. Эту женщину вообще возбуждало многое, что других представительниц прекрасного пола повергало в шок и пунцовый румянец. Она была чуднАя и чУдная во всех смыслах, и именно поэтому часто подвергалась восхищению и одновременно критике.
На миг оторвавшись от его губ, маркиза тихо прошептала фразу, отделяющую их обоих от большой ошибки. - Вы действительно хотите этого?

- Нет. Не нужно, - вдруг выпалила женщина, резко отстраняясь от него и, подскочив, на дрожащих ногах попятилась к столику, не очень-то умело делая вид, будто заинтересована в еде. Маркиза даже не думала о том, как, должно быть, сводили с ума эти её перемены настроения. Сначала она хотела умереть, затем просила играть ей, улыбаться и веселиться. Несколько минут назад умоляла о поцелуях, а теперь отталкивала. Но не было в ней прежней игривости, не было издевки и хищного кокетства, все эти годы притягивающего мужчин, как слепых мотыльков, завидевших пламя в ночи. Симона была серьёзна, как никогда, и оттого её метания выглядели поистине зловещими.
Не найдя ничего, за что можно было бы зацепиться взглядом, спрятать дрожь рук и болезненно поджатые губы, женщина вздернулась носик, делая глубокий вдох, чтобы перевести дух.
- Это ошибка. Прошу Вас, уходите. Я распоряжусь, чтобы дворецкий велел подать Вам экипаж, - холодно процедила маркиза, и, помедлив, выскочила за дверь, прикрывая лицо рукой.
Цокот каблучков озарил входную залу. Она бежала так быстро, как только могла, не заботясь о том, что подумают слуги, увидев ленты корсета, шлейфом извивающиеся вслед за ней. Слезы застилали взор, превращая мир вокруг в безграничный куб из белого мрамора. Преодолев один лестничный проём, Симона остановилась передохнуть. Ещё совсем немного. Запереться в своих покоях, отослать камеристку, чтобы та передала дворецкому послание. Нужно уехать в Италию Куда угодно. Подальше отсюда.

Приняв тот факт, что Сальери всё-таки настиг её, довольно апатично, женщина молча вошла в комнату, останавливаясь у туалетного столика, чтобы вернуть корсет в прежнее состояние. Её богатая, бурная фантазия поражала даже сейчас, когда больной разум был измотан ночными муками, но Симона ума не могла приложить, как бороться с его упертостью. Антонио умел прогибаться, если это было в интересах его близких, но стоило ему вбить в свою упрямую голову, будто он поступает по всем законам чести правильно, и вам уже не удастся сбить мужчину с толку. Это причиняло маркизе боль.
Она любила его, должно быть, даже сильнее, чем сама могла предположить, и мысль о том, что она лишает его теплого вечера в кругу семьи, с дочкой, которая так нуждается в отце, только усиливала чувство вины. Да, именно это чувство целиком и полностью поглощало её, когда композитор был рядом. Женщина чувствовала себя виноватой за то, что лишала его вечера, за то, что убила их ребенка много лет назад, за то, что мучила и терзала мужчину, окруженная десятками поклонников, бессильная разглядеть алмаз в груде стекляшек.
- Вы решили наконец стать мужчиной? - с дерзкой усмешкой спросила Симона, заканчивая приводить себя в порядок. Конечно, самый верный способ обороняться от его настойчивости - сказать гадость. Пусть слёзы теперь были стёрты с её лица, длинные ресницы всё ещё оставались влажными и будто бы светились от пламени свечей. Женщина закашлялась, прикрывая рот рукой, и на всякий случай присаживаясь на пуфик.
- Сальери... Вам лучше уйти. Я... То, что мы позволили нашим чувствам перерасти в нечто большее много лет назад уже было ошибкой. Что Вы скажете супруге? Вам не надоело жить в обмане?