Вот так всегда бывает, когда начинаешь ставить оперы... репетиции еще не начались, а желающих получить роли каждый день - хоть отбавляй. Даже в оперу по запрещенной пьесе Бомарше рвется такое количество певцов, что минимум две недели уходит только на то, чтобы отобрать лучших из лучших. А ведь Моцарт в этом деле не новичок, уж он-то знает, что всеми этими людьми сейчас движет в основном дух соперничества, желание показать, что "я лучше вас, потому что меня взяли, а вас нет!" Кто-то, а уж Амадей-то точно знал, что как только начнутся полноценные репетиции - начнутся капризы, у всех разом пропадет желание работать... именно поэтому Вольфганг и предпочитал брать в свои спектакли лишь проверенных актеров, которые, во первых, знали бы, что от них будет требоваться, а во вторых, чтобы сам композитор знал, чего от них ожидать.
Моцарт сидел в шестом ряду зрительного зала и прокручивал в мозгу кандидатов на роди, думая, кого же лучше взять, а кому, увы, придется отказать. Сейчас он вдруг оказался в тупике. Ей-Богу, он понятия не имел, кого же можно пригласить на главную женскую роль, на роль Сюзанны! Причем не потому, что кандидатки были недостойны, напротив! Все пробовавшиеся на эту роль почти идеально в нее вписывались. А выбирать из лучшего - самое неблагодарное занятие.
Погруженный в свои мысли, он абсолютно не следил за временем, да и не за чем. Констанция давно уже привыкла, что ее муж возвращается домой очень поздно, а-то и вовсе не возвращается... бедная девушка, наверное ей очень одиноко, вот так, темными осенними вечерами одной сидеть дома, читать, или музицировать, или вышивать... или чем она еще могла себя занять, чтобы отвлечься от мыслей о пропадающем невесть где супруге?
Так или иначе, сейчас Моцарта это мало беспокоило.
"Странные люди пошли... и даже то, что пьеса запрещена императором их не смущает? Или даже наоборот, именно это толчком и стало? Боже мой, как же сложно их всех понять..."
Два тихих удара по дереву, скрип тяжелой двери и в душный зал врывается холодный порыв, неся с собой какой-то необычный аромат. Раздается звонкий, высокий голос и Амадей поворачивает голову в сторону двери, узнав девушку.
- Добрый вечер, фройляйн... - улыбнулся Амадей, поднимаясь и кланяясь девушке. - Да... как видите, я до сих пор здесь, а вот Вас в столь поздний час я увидеть не ожидал... - тихо произнес он, целуя тонкую ручку певицы, от которой веяло нежным кисло-сладким апельсиновым ароматом и еще чем-то пряным, но чем именно, он разобрать не мог, столь невесомым был этот оттенок.
- Чем обязан? - осведомился он, с легкой улыбкой оглядывая Анну и пытаясь понять ее намерения.

Анна была поистине шикарной женщиной. Но пришла она сюда явно не просто так. Негоже молодым, да еще и таким прекрасным девушкам, гулять так поздно. Ох, не случайно она пришла сюда так поздно и в таком шикарном платье. И почему-то композитору вовсе не казалось, что певица удивлена встрече. Да и что можно делать в это время в опере? Конечно, слова девушки о Бургтеатре были понятны Моцарту, как никому: он так же точно любил роскошное оформление этого "храма музыки", нередко любовался замысловатой лепниной на потолках и сводах, но в то же время, просто так он сюда не приходил почти никогда. А то, что он здесь порой засиживался далеко за полночь было обусловлено лишь работой. Бесконечной работой, которую никак не сделаешь дома сразу по нескольким причинам. В театре, по крайней мере, Амадей мог сосредоточится на своих делах, во первых, благодаря подобающей обстановке, а во вторых, благодаря тому, что здесь он мог остаться в полном одиночестве и ничего не отвлекало его от дел. А сейчас он вдруг узнал, что часто бывал вовсе не одинок, что в этом театре находилась и Стораче, о присутствии которой он и не подозревал... странно это все...
Отвлекшись на свои мысли, он пришел в себя, лишь когда почувствовал, что девушка стоит за его спиной. Так близко, мягко касаясь его рукава. Невольно улыбнувшись, Моцарт резко развернулся и сделал небольшой шаг назад, чтобы видеть девушку в полный рост. Увы, она была очень высокой, особенно по сравнению с "маленьким" Моцартом.
- И все же... Вы не просто так зашли "на огонек", верно? - лукаво улыбаясь, прищурив глаза и чуть склонив голову набок, спросил он. - Не было ведь Вашей целью отвлечь меня от работы? Или именно этого Вы и хотели? - улыбка мужчины стала еще шире, а в голосе звучали веселые нотки. Он был даже благодарен Анне, что она отвлекла его. Сидеть над партитурами несколько часов подряд - занятие утомительное, что ни говори, поэтому любой разговор сейчас пришелся бы как нельзя кстати, позволив мозгам Вольфганга хоть чуть-чуть отдохнуть.
- Что же Вы стоите? - вдруг спохватился он, - присаживайтесь! - в легком полупоклоне он указал даме на кресло.

- Ну вот, а говорили, что не ожидали меня здесь увидеть... - хмыкнул Амадей, подходя к столу и собирая всю бумагу в одну стопку. Творчество-творчеством, а какой-никакой порядок должен соблюдаться, даже у композитора, даже у гениального. - Тем не менее, мне очень приятно, что Вы решили... хм... меня навестить... - Закрыв чернильницу, он вновь обернулся на певицу, которая, воспользовавшись его приглашением, уже села. Девушка с ним кокетничала, и это было заметно. Похоже, певица была настроена серьезно... вопрос только, на что?
Воцарилось молчание, которое Моцарту очень захотелось прервать, но он, увы, понятия не имел, как это сделать, ни к какому разговору он не был готов, да и много-ли тем найдется в голове после многочасовой, беспрерывной работы, корпением над бумагой и чернилами? К счастью, Стораче заговорила сама.
Сама прервала молчание и, к тому же, с таким неописуемо-ангельским видом назвала его просто по имени... "Значит так? Прекрасно, пусть будет по-Вашему, прелестница..." Хмыкнув, композитор присел рядом с певицей, разглядывая ее прелестное личико и мягко улыбаясь. Амадей чуть-чуть наклонился в ее сторону. Почему-то ему было вовсе не до этикета, который уже за этот вечер был нарушен немыслимое количество раз...
- Знаете, Анна, - мужчина чуть выделил голосом имя девушки, при этом ангельски улыбаясь. - Спасибо Вам большое за такую оценку моей работы, мне в самом деле очень приятно... хм... - композитор чуть помедлил, - а сейчас я занимаюсь новой оперой по пьесе Бомарше... "Женитьба Фигаро", может быть Вы знаете?.. - осведомился он, заглядывая в ее потрясающе глубокие, серые глаза. На этой фразе он остановился, желая посмотреть на реакцию певицы. Ему было интересно, что последует за словами об опере. Что двигало девушкой, когда она поздним вечером отправилась в оперу? Желание получить роль? Или, может быть, просто интерес к новой постановке? Знала ли она о том, что он сейчас ей рассказывает? Не просто так пришла сюда эта девушка, совсем не просто так. И Моцарту всенепременно захотелось узнать, чего же именно она хочет.

- Ну... я бы не сказал, что это произведение такое уж фривольное... - тихо-тихо, на выдохе, все с той же легкой улыбкой произнес Амадей. Он прекрасно видел, что девушка возбуждена и ему отчего-то нравилось ее провоцировать, играть с ней... кажется, в нем просыпался тот молодой человек, который некогда снискал себе славу главного бабника и сердцееда Зальцбургского архиепископства, а после и Австрийской столицы... Композитор вполне мог признаться, по крайней мере, сам себе, что он подустал он серых будней, от скучноватой семейной жизни, от бесконечной работы... да, он все это любил. Он не видел своей жизни ни без Констанции, ни без музыки, ни без постоянны репетиций, ни без театра, но все же порой ему хотелось отвлечься. Развлечься. Наплевать на всех. И, кажется, случай предоставился... - это ведь история человека... свободного... - бархатным голосом договорил он, глядя прямо в глаза Стораче. Его почему-то веселила вся эта ситуация, он даже начал тихонько посмеиваться.
- Ох, столь неудобные туфли, - вдруг произнесла девушка. Моцарт сначала даже не понял, в чем же дело, но посмотрев вниз сообразил, что "Золушка", отвлекшись на свои мысли да мечтания, потеряла туфельку.
- Позвольте Вам помочь? - хмыкнул Вольфганг, соскальзывая с кресла и вставая на одно колено. Одной рукой он нашарил туфельку и, придержав второй тонкую ножку девушки, надел на нее вышеуказанный предмет обуви. Все это он проделал, ангельски улыбаясь в лицо певице, которая сама как раз собиралась исправить свое положение. "Что же, фройляйн, я Вас опередил, не обижайтесь, пожалуйста... ведь согласитесь, приятно, когда за Вами пытаются поухаживать?"
С прежней улыбкой, мужчина сел обратно в свое кресло, сложив руки на груди и наблюдая за девушкой. Как раз в его стиле. Нагло, но все же без крайностей.
Спустя пару минут тишины Амадей все же решил, что надо о чем-то все-таки поговорить... сидеть в такой тишине, все-таки, было немного неуютно...
- Не откажетесь ли Вы, фройляйн Стораче, выпить со мной кофе? - лукаво улыбаясь предложил он. Да-да. Горячий и сладкий напиток был бы сейчас именно тем, что надо. "Не заснуть бы..." - промелькнула, принявшая веселый окрас, мысль и композитор, слегка поклонившись девушке ушел варить кофе.

Привычный путь, повторяющийся каждый вечер. Привычными движениями Моцарт достал из шкафчика коробочку с кофе, открыл крышечку, вдыхая потрясающий аромат и насыпал по ложечке в две белые фарфоровые чашечки; зажег огонь и поставил греться воду. Через пару минут, в чашки аккуратно полилась горячая вода. Пар, поднимавшийся от посуды заставлял на мгновение забыть обо всем, расслабиться и утонуть в его тепле. Но увы, лишь на мгновение реальность отпускала композитора. Одно мгновение, после которого в голову возвращались все мысли, чувства и переживания. Как приятно отвлечься от бумаг и просто выпить горячего, сладкого, ароматного кофе. Сегодняшний день такой же как все. Этот кофе ничем не отличается от того кофе, который Амадей пил годы до этого, каждый день, все как обычно, только сегодня на небольшом подносике две чашки и две ложечки. Впервые Вольфганг делит с кем-то свой вечерний кофе, и ведь этим "кем-то" так некстати стала молодая и прекрасная девушка!
Так, вдох выдох. Это всего лишь игра. Всего лишь игра, которую Анна сама начала и в которой уже заранее проиграла. Одного взгляда на нее было достаточно, чтобы в этом убедиться, но... кажется, мужчина и сам начинал заигрываться.
"Нет, нет, все, стоп. Нельзя поддаваться ни в коем случае. Мужская гордость не терпит поражений. Она зря все это затеяла, а что самое смешное, непонятно, с какой целью..."
Спиной толкнув дверь, композитор вошел в комнату, аккуратно держа в руках поднос, стараясь не разлить ни капли кофе. Все просто и изящно: две белые чашечки, две отбрасывющие при свете свечей блики, ложечки, маленькая сахарница. Белоснежный сладкий песок. Мягкая улыбка и скользящий по девушке взгляд.
"Право, фройляйн, Вы сейчас очень напоминаете кошку. Такую гордую, элегантную и холодную, которую стоит угостить или погладить и она уже тихонько мурлычет у тебя на коленях, превратившись в ласкового и беззащитного зверька. Интересно, в самом-ли деле в Вас живет такая... изменчивая натура?"
Амадей аккуратно поставил небольшой подносик на стол, отодвинув стопку бумаг и уже собирался приглашающим жестом позвать Стораче, но вспомнил о ее туфлях и решил не причинять девушке страданий. Аккуратно взяв одну из чашечек, он развернулся и в полупоклоне протянул ее фройляйн Анне.
- Прошу Вас, сударыня... - улыбнулся он, - сахар? - предложил Вольфганг, вновь приближаясь к столу, чтобы размешать в своем кофе пару ложечек сахара и отхлебнуть глоток. Тут же, в глазах как будто проясняется, а в голове все раскладывается по своим местам. Давно пора было выпить кофе. Так живется проще. Протянув девушке сахарницу и ложечку, Моцарт опустился в свое кресло, медленно попивая горячий напиток и продолжая разглядывать девушку.

- Не надо считать меня идиотом, я прекрасно знаю английский... - хмыкнул Вольфганг, задумчиво размешивая сахар в чашке. В самом деле, Амадей был настоящим полиглотом, ведь еще в раннем детстве он с отцом и сестрой объездил почти всю Европу и свободно говорил на нескольких языках: английском, французском, итальянском... и это не говоря уже о родном немецком. Кстати, в Лондоне он жил довольно долго и очень хорошо общался с сыном Иоганна Себастьяна Баха, Христианом Бахом, так что английский ему был знаком далеко не на уровне «Hello! Do you speak German? » Что и говорить о простой благодарности, - и вовсе не за что благодарить. – Композитор улыбнулся, слегка склоняя голову. Очередная дань этикету. К чему? Зачем, если на этот самый этикет он уже успел наплевать с пизанской башни? Ответ прост – привычка. Привычка вести себя в обществе «подобающим образом»… чушь…
Сделав пару глотков, Моцарт поставил кружку на стол и, оперевшись на него спиной, стал наблюдать за певицей. Все ее движения были наполнены такой грацией, таким неописуемым очарованием, что Вольфганг невольно залюбовался этой «кошечкой», которая кокетничала, жеманилась, вела себя именно так, как повела бы себя почти любая девушка на ее месте. Притом, что обычно такие проявления женской натуры немного раздражали мужчину и казались проявлением глупости, Анна сейчас выглядела так очаровательно, что  никакого раздражения Вольфганг не почувствовал. Нда, было бы не очень хорошо, если бы ему вдруг что-то пришлось не по душе. Что-что, а вот вспылить Моцарт точно умел, так что Стораче сейчас рисковала. Услышав заявление девушки по поводу того, что она собирается остаться, композитор не смог сдержать довольно громкий смешок.
- О, фройляйн… - Амадей закатил глаза и снисходительно улыбнулся. – Вы мне вовсе не мешаете, и я уж точно не собирался просить Вас уйти… - пауза. - Я, даже наоборот, как раз хотел попросить Вас остаться, мне очень приятна Ваша компания. - Продолжая улыбаться и глядя прямо в глаза девушки, Вольфганг оторвался от стола, медленно приблизился к своему креслу и сел, не сводя глаз с лица девушки. Он глубоко вздохнул, поставил руку на подлокотник и оперся щекой на кулак.
А девушка тем временем поднялась и направилась к окну, по пути скидывая туфли. Проследив за ней, постепенно поворачивая голову, мужчина вдруг порывисто встал и шагнул вслед за певицей. Отопнув с дороги изящную туфельку певицы, Моцарт приблизился к ней почти вплотную. Без высоких каблуков Анна, конечно, стала значительно ниже, правда для маленького Амадея она оставалась по-прежнему очень высокой, что его даже несколько смутило, но это чувство моментом отступило. За годы композитору пришлось привыкнуть, что мало таких же «маленьких» людей, как и он.
Расстояние в пару сантиметров. Вольфганг удивленно, снизу-вверх, слева-направо наблюдает за девушкой, отчаянно не понимая, что же она делает.  А девушка вдруг запела. Прекрасный, чистый и звонкий голос разбил царившую несколько секунд тишину.
Как же Вольфганг любил этот голос. На свете было много замечательных певиц, обладающих очаровательными голосами, но Моцарт для себя выделял лишь несколько, особенных. Самых, по его мнению, чувственных, самых прекрасных, самых волшебных, неземных голосов. Одним из них был голос Анны Стораче. Притом, что меццо-сопрано очень распространенный женский голос, девушка очень выигрывала перед множеством посредственных и не совсем голосов. Именно в ее голосе было что-то необыкновенное, что зачаровывало слушателя, вытесняя все мысли, кроме мыслей об этом голосе. Но пение оборвалось так же внезапно, как и началось.
- Анна… умоляю Вас… пожалуйста, продолжайте… - только и смог выдохнуть Амадей, зачаровано глядя на девушку, на то, как лунный свет нежно серебрит ее белоснежную кожу, на ее чуть запрокинутую голову и прикрытые глаза. «Черт… нельзя быть такой прекрасной, фройляйн…»

Амадей вздрогнул, сжав кулаки и закрыв глаза. «Проклятье… и почему Господь именно таких бестий, как эта Стораче награждает всеми мыслимыми и немыслимыми дарами?! Несносная девчонка…» - тем не менее, улыбка, уже успевшая померкнуть, снова появилась на его губах.
- Вы превосходно поете, фройляйн... - тихо-тихо произнес он, на самое ушко девушке. - Выше всяких похвал...
До него постепенно начала доходить суть происходящего. Даже казалось странным, что он до сих пор не догадывался…
Она так близко, что больше всего сейчас хочется, наплевав на все, крепко обхватить ее за осиную талию, она не вырвется, чуть податься вперед и… Стоп-стоп-стоп!
Моцарт резко отпрянул от певицы. Через пару мгновений, более-менее взяв в себя в руки, он сделал пару медленных шагов назад, склонив голову и все так же хитро улыбаясь. Неспешно он опустился в свое кресло, сложил руки в замок и продолжил оценивающим взглядом рассматривать Анну.
«Странные, однако, у этой девушки способы добиваться своих целей… очень странные… неужели нельзя просто, мирно и по-хорошему? Неужели, обязательно идти самыми трудными путями? Ну что же… раз Вы так хотите, фро… мисс… пусть будет по-Вашему, прелестница…»
Итак… - Вольфганг склонил голову ужа на другое плечо, продолжая лукавым взглядом рассматривать девушку. – Вам нужна роль, верно? – хмыкнув, композитор откинулся на спинку кресла и, чуть прикрыв глаза, продолжил следить за англичанкой.
«Конечно, сударыня… чего Вам стоит получить эту роль? Все ведь просто… с Вашим голосом у Вас не может быть никакой конкуренции, Вы бы могли об этом догадаться и прийти еще днем… или вчера… но Вы вдруг решили сделать так, чтобы наверняка… что же, фройляйн Стораче, я абсолютно ничего не имею против, это Ваш выбор. Хм… выбор, от которого я тоже ничего не потеряю…»
- Если это все-таки так… - медленно, растягивая слова и все так же улыбаясь, произнес мужчина, - … верхняя партитура на столе – прошу.
Еще раз хмыкнув, Амадей уселся поудобнее, сделал «умное выражение лица» и проследил за Анной. Ему даже стало немножко неприятно, что он так издевается над бедной девочкой… но… не важно… пусть это будет маленькая месть…

Отредактировано Wolfgang Amadeus Mozart (2011-11-08 08:47:33)

"Говорите, петь в моей опере, значит чувствовать себя свободной? Думаете, я Вас не понимаю? Считаю, Ваши эмоции ненормальными? Бог мой, как же Вы неправы... напротив! Это все потому, что Вы понимаете меня, как никто. Потому что Вы понимаете все, что я хочу сказать... но ведь Вы говорите, что пришли не за тем... а за чем же?" Мягкий, нежный, бесконечно красивый голос... далеко, чуть ближе, еще ближе, прямо над ухом... нежные руки, так сладко пахнущие апельсинами на плечах... но нет, нельзя поддаваться минутным слабостям... характер не позволит. Характер и гордость.
- Разве это не так? - с ухмылкой, Моцарт поднялся со своего места и медленно обошел кресло сбоку, приближаясь к девушке. - Вы меня заинтриговали, фройляйн Анна. Если цель Вашего визита - это не роль, то что же? Я все больше хочу ее узнать, с каждой минутой, все больше...
Что привело Вас в театр? Так поздно, в такую непогоду? И ведь не просто так Вы одели это прекрасное платье... кстати, - шаг назад и шутливый поклон, с ухмылкой на губах, - я забыл похвалить его сразу: оно превосходно. Так же, как и Вы, Фройляйн Стораче. - еще один поклон, все такой же наиграно-веселый, с легкой издевкой. Что поделать, здесь и сейчас столкнулись два человека, чьей гордости всегда можно позавилдовать, а следовательно, игра обещала быть долгой, изящной, хитрой и коварной. Но при всем при этом, Амадей уже чувствовал развязку, где-то совсем недалеко... он уже чуствовал победу в своих руках и теперь выпустить ее? Ни за что!
Два шага вперед и вот, он всего лишь в пяти дюймах от певицы. Разглядывает ее, свысока, чуть насмешливо... забавно: жизнь уже научила его не терять достоинства, даже не обладая высоким ростом. Вот и сейчас...
Моцарт протянул руку. Медленно, задумчиво, дотронулся до ее нежной щеки. Мягко повернув ее голову к себе, он вгляделся в серые глаза и вновь лукаво улыбнулся, убирая руку, чуть более резко, чем следовало. "Шах, фройляйн Анна. Вот только интересно, сразу Вы признаете пораженние, или еще попытаетесь выкрутиться?"

Отредактировано Wolfgang Amadeus Mozart (2011-11-08 08:41:25)

Спокойствие. Абсолютное спокойствие. Даже удивительно… Кажется, что ничего особенного не происходит, все как всегда. «Да, конечно, каждый день молоденькие певички приходят и начинают тебя соблазнять без видимых на то причин! Бред…»
Конечно, следовало бы сейчас оттолкнуть ее, резко отчитать, пригрозить сплетнями, которые бы явно подпортили репутацию девушки, но Боже, как лениво! И зачем? Лукавая улыбка не сходила с тонких губ композитора. Все же эта певица оказалась здесь очень вовремя… давно пора разнообразить серую жизнь.
«Какая милая, хорошенькая девочка эта Стораче… еще совсем юная, зато какой ум… какие актерские способности… какой голос… какое… чертовка…»
Когда в женщине прекрасно все и она не особенно беспокоится по поводу непорочности и добродетели – это всегда бесконечное искушение. Особенно для совсем молодого композитора, жена которого итак за почти четыре года брака «в положении» уже третий раз. Многовато, но что поделаешь… Моцарт – есть Моцарт.
Конечно же, своя голова на плечах всегда быть должна, но любой здравый смысл, уткнувшись в непреодолимое препятствие, будь-то в зависимости от случая упорство, отвращение, благоволение, или же похоть – становится ничтожно маленьким, чтобы организм мог заметить его влияние. В самом деле, ну не все ли равно, кто что подумает? Да и кто что может подумать? Удобно порой не иметь свидетелей. Анна сама себя компрометировать не будет, в ее прелестной белокурой головке скрывается вполне острый ум, да и способности рассуждать и делать выводы у нее не отнимешь, а сам Амадей? Уж ему-то точно нет смысла раскрывать подобные «маленькие тайны». Репутация женатого мужчины, все же, это не шутка, тем более, для человека публичного.
Тишина и теплое дыхание чувствуется на губах. Имеет ли смысл уже поддаться и дать себе волю? Нет, пока рано. Эта партия еще не завершена. Аккуратно отстранившись на пару сантиметров, он лукавым взором заглядывает в серые глаза. Мягко взяв ее тонкую холодную ручку в свою и прикрыв сверху второй, он подносит ее к губам и целует, заглядывая в глаза фройляйн. Странно… она такая холодная, невыразимо жесткая и при этом нежная… полная противоположность его мягкому, хоть и чуть прямолинейному, теплу.
Противоположности притягиваются?
Да, пожалуй.
Смотря, как это понимать.
- Вы меня удивляете, фройляйн… - едва слышный шепот, благо, различимый на почти не существующем расстоянии, - удивляете, интригуете… - задумчивая пауза, - можете продолжать… - такая откровенная насмешка… А стоило?
«Стоило».

- Какая Вы коварная? – переспросил Амадей, ухмыляясь, - О нет! – тихо смеясь, он чуть подался вперед, легонько проводя кончиком носа по ее шее, вдыхая сладкий апельсиновый аромат, исходящий не то от тонкой белой кожи, не то от шелковистых светлых волос.
- Коварство тут не при чем, моя милая Анна, по крайней мере, это мне понятно… - горячий выдох и мягкое, скользящее прикосновение губ к ее шее, от ушка к тому самому месту, где бьется маленькая жилка, отсчитывая скорый, как у птички, пульс.
- Не волнуйся ты так! – насмешливый, немного похожий на рычание, шепот на ухо, прикрытые глаза и руки уже скользящие по тонкой талии Стораче. «Она сама начала эту игру. Сама виновата. Пусть получает теперь то, чего так хотела…»
Может стоит остановиться?
Нет. Что за трусливая мысль? Игра зашла слишком далеко и смысла прерываться на самых лучших ее моментах нет. Это словно подняться до вершины горы и тут же начать спускаться, не насладившись видом и не успев почувствовать гордость от покорения. Так и сейчас: пик уже под ногами, но игра по-прежнему идет.
Катись все к чертям!
Поздно думать о последствиях, когда все грани и рамки остались далеко позади.
«Что-то Вы тяжеловато дышите, фройляйн Анна… Вам мешает корсет? Так может мне любезно помочь Вам от него избавиться?»
Шнуровка корсета – это, увы, одна из тех вещей, которые легко не поддаются, но и с ней можно довольно быстро сладить при наличии определенных навыков… Кому же, как не Вольфгангу Амадею Моцарту этими навыками в совершенстве обладать?
- Еще как удивляешь, еще как интригуешь… и я надеюсь, что ты осознаешь свою… хм… вину в происходящем… - какие могут быть «Вы» в такой момент? Зачем думать об именах? Зачем вообще о чем-то думать? Хотя… выдох и в голове композитора все же мелькает лукавая мысль: «Хорошо, что ковер мягкий…»

«Дайте мне того человека, который придумал носить кринолин, столько подъюбников и еще юбку поверх! Я его убью, даже если он уже умер! В самом деле, зачем весь этот ворох ткани, сетки и кружев? Прекрасно можно обойтись и без него… как только женщины соглашаются все это носить и даже радуются, когда дорастают до длинных юбок и высоких причесок… чему радоваться? Как это можно носить? А корсеты, из-за которых они едва дышать, которые, к тому же, столь неудобно одевать и снимать, из-за которых они через раз падают в обмороки? Боже, я никогда не пойму женщин…»
Теперь, когда шнуровка развязана, раз – и корсета нет. Прикосновение холодных пальцев к горячей коже словно бьет непонятным разрядом. Холодная стена за спиной постепенно согревается, но желания терпеть роль загнанной жертвы нет. Ну никакого. Приподняв ее за талию над землей, Моцарт повалил ее прямо на пушистый ковер, нависнув сверху, в позе «упор лежа». Собственное дыхание стало хриплым и сбивчивым. «Проклятье… все же добилась своего чертовка…»
Вольфганг резко согнул руки в локтях, оказавшись буквально в полусантиметре от нее. Но и это расстояние стремительно сократилось и его губы уже дотронулись до ее… с каждым мигом все настойчивее и тверже, языком разжимает ее губы, держась уже на одной руке, другой тянется, чтобы попытаться освободить певицу от юбок. И в самом деле, тот кто их придумал был либо монахом (или монашкой, что вероятнее), потому что нормальный человек не стал бы причинять подобные неудобства себе и противоположному полу. Некрасиво это, так издеваться над людьми.
Мужчина чуть оттянул и отпустил резинку чулка фройляйн Анны, чтобы чуть… хм… подзадорить ее легким шлепком. Высвободив правую руку из рукава расстегнутой (какая молодец эта Стораче! Опытного человека видно сразу… хм…) рубашки, Амадей подхватил англичанку за талию и поднял над землей, опираясь на колени и пытаясь сбросить опостылевший кусок ткани и с левой руки, не отрываясь от сладких, чуть потеплевших губ.

Отредактировано Wolfgang Amadeus Mozart (2012-01-07 20:08:24)