- Ничего, где наше мсье не пропадало!
Огюстен ровным точным шагом продолжал мерить комнату, мотаясь из угла в угол, словно тигр в клетке. А комната эта была не пышный имперский зал, а… тюрьма, тюремная камера. Как де Бомарше сюда попал, ему казалось загадкой. А может он лукавил, как обычно? Доподлено, как говорится, неизвестно, но, тем не менее, он постоянно планировал, как же сбежать из этого гиблого места. День, другой, время безжалостно идет, а муза с напильником для металла не появляется. Огюстен снова сел на некое подобие кушетки. Удивительно было то, что здесь было практически безлюдно. Ну, парочка людей в соседних камерах, которые периодически над ним надсмехались из-за дороговизны его вида, перевязанной руки и «неловкого» положения. Периодически их насмешки пресекались жандармами, которые охраняли выход из камеры де Бомарше. И тут Огюстена осенило… Когда все затихло, он, на своем ломанном немецком, решил поговорить с одним из них, шепотом. Он вплотную приблизился к жандарму и начал разговор?
- Дорогой друг, скажи, как ты так не устаешь тут стоять?
Понятное дело, что жандарм ни в какую не хотел отвечать.
- Наверно, это очень тяжелая работа… Я, если выберусь отсюда, обещаю, что помогу тебе золотом.
- …
- А вообще я все хочу издать пьесу, и знаешь о ком? О бедных жандармах. Я ведь не представился… я Ронак, писатель-драматург! Мои постановки скоро станут самыми популярными в Европе!
-…
- Я знаю, правила запрещают тебе общаться с нами, но поверь мне… мы можем до-го-во-ри-ться…
- Замолчи уже.
- Ай-ай-ай, как грубо, я ведь к тебе с душой, а ты… Хочешь во Франции побывать? Помоги мне, и мы вместе уедем к Елисейским полям! Или у тебя есть девушка? Хочешь все вместе поедем?
- Я что тебе сказал?!
- Ну я ведь действительно богат! Все, что пожелаешь! Но… постой, постой…!!!
Жандарм начал уходить, не оглядываясь на бедного Огюстена. Обреченно вздохнув, он остался стоять один. Может, я что-то не так перевел? Через минуту одного жандарма сменил другой, который уставился на господина де Бомарше. Огюстен скривил рожу, ибо это был такой типичный немец, что женщины и дети от таких обычно бежали в рассыпную. Лицо-кирпич, перекореженное ударом молнии.  Бееееее. Через секунду он увидел, что он делает пальцами странное движение, напоминающее пересчет денег. Бомарше ещё больше скривил нос и посмотрел на убогого:
- Он тебе все рассказал…?
- Ага.
3 секунды… 2… 1…
- И не надейся, убожество!
Бомарше отвернулся и горделиво ушел в другой угол и демонстративно сел на кушетку, демонстрируя полный игнор, а в душе дикое разочарование.

Поняв, что сопротивление бесполезно, Бомарше сел на кушетку, подперев лицо руками. Сегодня был примерно месяц с того момента, как его заключили под стражу без объяснения причин. Как тут не отчаяться? Даже королю Франции письмо написать нельзя, он тут совершенно никто. Лишь несколько вопросов волновало Огюстена – где памфлет, который остался у императрицы, и где его золотой медальон, который изъяли во время его ареста. Углубившись в свои мысли, он украдкой посмотрел на некое подобие окна, точнее взгляну через него. Зима. Самое нелюбимое время года уважаемого публициста. Да и в камере было не так уж тепло. А ещё это вечное однообразие с ума сводило. Один день от другого совершенно не отличался. Бомарше опять встал, чуть-чуть прошелся и уставился в окно, как вдруг он краем уха стал слышать звон шагов и какой-то общий переполох. Может, нового привели? Но это вопрос фактически не интересовал Бомарше, или, по крайней мере, он сделал такой вид. Шаги становились все более и более отчетливей. Признаться, сердце драматурга даже начало сильней колотиться. Шаг. Ещё шаг, и вдруг резкая остановка. В его подсознании просто Везувий проснулся, ибо Бомарше понял, что остановились за его камерой, но на лице было такое умиротворение, что последний буддистский монах бы позавидовал. Может сделать глубоко оскорбленное лицо с обещанием публичной сатисфакции? Но вдруг его мысли прервал звонкий голос, тихим эхом разносившийся по помещению.
- Антонио Сальери к Вашим услугам, мисье дё Бомарше. Я так рад с Вами познакомиться, узреть талант вживую...
Это потрясающее чувство, когда тебя хвалят и льстят. Боже, как Бомарше любил почетное и уважительное к себе отношение других, он прямо таял от такого, как снег на майском солнышке. Но какой бы он был театральный деятель, если бы не доиграл свою линию до конца? Огюстен медленно развернулся, сделав лицо полным удивления, медленно пошел к господину Сальери, с глазами, которые просто светились счастьем и благодарили Господа. Он пожал руку и, приободрившись, ответил:
- Ах, как я рад встречи с вами, герр Сальери! Совершенно не ожидал, что хоть кто-то посетит меня из людей высшего, светского общества!
Внешность Сальери действительно выдавала в нем аристократическую натуру – это и осанка, и особый взгляд, да хотя бы его умение правильно и со вкусом одеваться! Но, если честно, Бомарше разделяли разные чувства, как бы он и рад, что Сальери пришел, но интрига от его визита заставляла насторожиться – а какое ему, собственно, дело до моей скромной персоны?  Хоть ничего плохого от него не ждешь, но надо быть готовым ко всему. Итак, Бомарше продолжал в рукопожатии трясти благородную руку Сальери и с неподдельной заинтересованностью в голосе спросил:
- Поведайте мне, о, милый друг, какими судьбами вы угодили сюда? Право, мне неподдельно интересно! И откуда вы знаете мое настоящее имя?

Хм… этот мсье кажется вполне адекватным человеком, но что-то меня смущает.
Мысленно Бомарше все пытался додумать, чем же так он угодил Сальери. Есть несколько вариантов. Первое – нахлебник. Вроде бы он таким не казался, по крайней мере было заметно, что человек «при валюте». Второе – врожденный природный магнетизм мсье Бомарше. Ну очаровашка же! Третье – стать актером его какой-нибудь новой пьесы. Нуачо, все этого хотят. Четвертое… пятое… двадцатое… Варианты так и мелькали в его голове. Просто очень странно, просидеть месяц под присмотром жандармов, а потом оп – и на тебе счастье, Петька.  На своем веку он повидал немало разных ситуаций и знал, что так просто, на чистом энтузиазме даже куры не несутся. Но все же одно брало верх – симпатизировал ему Сальери, ну очень. Доверие он завоевал довольно быстро. Поэтому Бомарше начал соглашаться со многим.
- Мне очень нравится такой ход! – очень радостно и почтительно ответил Огюстен, - только как смогу я отблагодарить вас за такое ходатайство, мон ами?
- Да раскошелься ты наконец, еврей несчастный! – вякнул какой-то бомж из соседней камеры.
Огюстен с глубочайшим соболезнованием, нет, с превеликой печалью посмотрел на Сальери и сказал:
- Прошу простить меня, тут так сквозит последнее время…
Огюстен по-театральному отошел к кушетке, вытащил деревянную палочку из неё, потом без малейшего зазрения совести подошёл к краю камеры, очень ловко высунул руку, держа палочку, и почти отработанным движением начал тыкать в бомжа, пока то не свалился на пол. Как только тот с грохотом упал, Бомарше кинул палку в этого урода и угодил прямо в челюсть, где и так был давний долг по зубам. После этого он вернулся к Сальери и опять с сожалением посмотрел на него.
- А крыс сколько, даже представить не можете! Эх… Скажите, сколько мне предстоит ещё томиться в этом ужасном месте? Как скоро вы поможете выбраться?

Отредактировано Augustin de Beaumarchais (2012-12-26 14:20:14)