Ночная Вена - совершенно другой город, чем Вена дневная или, тем паче, Вена утренняя, наполненная предвкушением грядущего дня. Несбывшейся, теневой стороной Вены ее можно было бы назвать, если бы случайные названия улиц не совпадали - и это действительно было совпадение (падение сов?) - с теми, по которым Лоренцо ходил при свете солнца.
Ночная Вена отличалась какой-то почти мистической загадочностью, что проявлялось в каждом насильно остановленном миге бытия: в гаснущих окнах домов, в мокрой после дождя брусчатке, на которой так легко поскользнуться, в рвано-перистых, вяло текущих облаках на свинцово-сером полотне неба. Не город - так, случайное наваждение, призванное исчезнуть с первым лучом проснувшегося солнца или, скажем, с петушиным криком. И тогда несчастный путник, позволивший себе беспечную прогулку по узким, ветвящимся улицам Вены, внезапно очнется, осознав, что никакого города, никаких домов, соборов и башенок не было, лишь сон, приснившийся под утро, в тот хмурый предрассветный час, когда все приличные сновидения уже давным-давно посмотрены и обсуждены.
Единственное, что путник может сделать - это сполна насладиться привидевшимся ему городом, запомнить как можно больше фрагментов, чтобы под утро было, что вспомнить и по чему вздыхать, страдая от неизбывной тоски по утраченному раю.
Лоренцо старался быть таким путником, а потому, шагая по темным улицам, разглядывая камни под ногами, жадно вдыхал послегрозовой воздух, наполненный мокрой пылью и сладковатым запахом прошедшего дождя.
Да Понте давно не чувствовал себя счастливым, да и сегодня, в общем-то, счастлив не был, получив авансом лишь давно забытое ощущение невыносимой легкости бытия.

Бегом по этим улицам, почти не разбирая дороги, почти не задумываясь о том, куда идти - лишь бы идти, лишь бы не стоять на месте, поскальзываясь на мокрых булыжниках, рискуя встретиться носом с мостовой, и все равно - почти бегом, потому что стоять на месте или идти шагом - невозможно. И плевать, что немногочисленные прохожие оглядываются, как на безумца, потому что сейчас Лори и есть безумец, если можно назвать этим словам по уши влюбленного, счастливого в своей безнадежной влюбленности человека, у которого уже давным-давно нет ничего кроме неба и стихов, стихов и музы - того единственного, ради которого действительно можно потерять разум и не задумываться более о его возвращении, поскольку рядом с ним, рядом с Антонио, разум - нечто настолько ненужное и мешающее, почти нелепое, заставляющее задумываться об абсурдности этой ситуации, которую все равно не изменить и не исправить. Все равно, так или иначе, но Лоренцо будет любить герра придворного капельмейстера, и какая, к чертям, разница, что эта любовь запретна и невозможна?
Он любил его, наверное, с того самого дня, как они познакомились, когда впервые пожали друг другу руки. Глупое выражение "любовь с первого взгляда" не может объяснить того смятения чувств, что завладели да Понте в ту секунду, когда он ощутил тепло руки синьора Сальери. Эта странная смесь восхищения и смущения, понимания, что до этого странного, но невыносимо прекрасного человека ему далеко и невыносимое желание обладать им... От одного этого можно было сойти с ума, но Лоренцо пока что держался.
Бе-гом, потому что просто шагать, разглядывая дома, уже нет сил, потому что сердце бьется все сильнее, рискуя вырваться из грудной клетки, потому что...
- Ооой... - врезаться в кого-то так просто, если не смотришь на дорогу, а лишь на небо. И, свалив этого "кого-то" прямо на мостовую, упав сверху, внезапно понять, на ком ты все-таки лежишь...
Ооой...
- Прошу прощения, герр Сальери... - виновато произнес Лори, не пытаясь, впрочем, встать.

Надо встать. Это Лоренцо понимает четко, до боли четко - так же отчетливо и размеренно капает вода из незакрытого крана на кухне. На-до встать, на-до встать, на-до...
Нехорошо валяться на человеке, даже если он - твой хороший приятель, с которым ты не раз выпивал бокал вина.
Встать надо хотя бы потому, что еще несколько секунд - и крыша поедет окончательно и бесповоротно, удержать ее будет уже невозможно, да и не захочется, наверное.
А Лоренцо пока не готов к тому, чтобы нагло лезть целоваться к синьору Сальери, хоть и очень хочется. Он, синьор, этого несомненно не оценит, будет косо на да Понте смотреть и вообще....
Нельзя портить отношения с человеком только потому, что тебе до боли, до закушенной губы хочется его поцеловать. Почти невинно, просто коснуться губ - для начала.
Но для начала Лоренцо все-таки встает, помогает подняться Антонио, краснеет, пытается сказать что-то, но от легкого соприкосновения рук слова мгновенно вылетают из головы, там остается лишь гулкая пустота...
Хочется этой рукой, за которую Лоренцо сейчас цепляется, как утопающий за соломинку - под камзол и рубашку, прижать к животу, к обнаженной коже, хоть на несколько секунд почувствовать такое желанное прикосновение... Но и этого нельзя.
А потому Лоренцо все же собирается с упорно разбегающимися мыслями.
- Я... Г-гулял, - чуть запнувшись, объясняет он, чувствуя себя двенадцатилетним мальчишкой, у которого грозный отец спрашивает, где тот пропадал пол-ночи и почему заставил волноваться мать, - вы в порядке, герр Сальери? Я... Прошу прощения...